Хроники Дебила. Свиток 2. Непобедимый - Страница 93

Вот даже не знаю, как так получилось, но мы почему-то очень быстро восстановили стандартную схему стойбища. Чум Вождя в центре, а шамана — с самого края, чуть ли не вообще вне его границ. Я и сам не понял, как так получилось, потому как поначалу-то по привычке торчал возле Лга’нхи.

А потом, ага!!! А потом после одного из боев разжег свой костер подальше от остальных, чтобы мне не мешали работать с ранеными, а их стоны — спать остальным. А потом вот как-то эта система закрепилась, тем более что поток больных не прекращался и в «мирное» время. Иногда, честно говоря, от этого бывает как-то грустно. Все-таки за время наших странствий привык я как-то полагаться, что этот дылда всегда где-то рядом и в случае чего прикроет или убережет от дури. Все-таки сколько ночей провели у одного костра — почти три месяца шли, вообще никаких посторонних лиц, кроме собственных рож, не видя. А случалось, особенно на первых этапах пути, что и дрыхли под одной шкурой, потому как реально холодно было.

Скажи мне кто в Москве, что с мужиком под одним одеялом спать буду, — разорался бы, «что никогда в жизни, лучше смерть!!!» А вот дрых, и ничего. Мы потом, случалось, и Осакат между нами клали, потому как ночи холодные, а верблюжатники костры разводить не дают. И тоже как бы ничего. Никто пальцем не показывает и двусмысленных намеков не отпускает. Потому как Тут, в отличие от Там, знают, что такое холодные ночи, и, случается, целыми племенами дрыхнут, притиснувшись друг к дружке. Потому как на то она и родня, она, чтобы греть друг друга в холодные ночи, а не для разных глупостей.

А вот теперь у каждого своя персональная грелка, снабженная функцией «для глупостей», имеется. И я, конечно, от этого не страдаю, а, скорее, даже совсем наоборот, но вот по прежним временам, когда можно было спокойно посидеть у костра ни о чем ни разговаривая, в иные минуты скучаю.

М-да, а с брательниковой-то грелкой реально проблемы. Вместо нее у костра трудится та ее сеструха, чей сын мне теперь «племянник несостоявшейся жены брата» (а я ему соответственно «брат несостоявшегося дяди по сестре матери»), а сама Ласта вроде и суетится, и пытается помогать, а хренушки — висящая плетью рука толком ничего делать не позволяет. И Лга’нхи, упырь хренов, сидит этаким истуканчиком и смотрит теперь сквозь нее с полным равнодушием. Нет, я, конечно, его никогда завзятым романтиком не считал. И чтоб, как какой-то там Ромео, над телом возлюбленной заколоться, — шиш вам с маслом. Он, скорее, труп возлюбленной сожрет, если больше хавать будет нечего, чем сам заколется. Но все-таки мне казалось, что приятель мой малость почеловечней будет. Видно, привык его уже совсем за подобного себе держать. А он эвон как!

Правда, и Ласта сама сильно сдала. И даже не из-за появившейся в результате ранения худобы или осунувшегося лица. Раньше-то она была, по местным меркам, мегакрасотка, и прекрасно это понимала. Оттого и ходила этакой павой да королевишной, «а глянет — рублем одарит», как писал классик. А сейчас — суетливая, сгорбленная, глаза побитой собаки.

Тут ведь тоже, как в обезьяньей стае, — понижение статуса сразу отражается на внешнем виде. И вчерашняя королевишна сегодня бродит по стойбищу с поджатым хвостом и угодливо скрюченной спиной. Не, как-то грустно на это все смотреть.

— Эй, Ласта, ты чего руку не приходишь лечить, самому к тебе ходить приходится? — спросил я ее делано строгим голосом, изображая этакого доктора Айболита. И пожалел об этом: она вся сразу сжалась, будто я ее пнул, а глаза еще более затравленными стали. Все-таки в этом мире стать калекой — это конец. В лучшем случае хватит сил самому сдохнуть, а в худшем — будешь влачить свои дни, доедая объедки за другими и получая пинки. — Ну-ка, садись рядом, я смотреть ее буду, — резко сменил я тон на ласковый и заботливый. — Не болит?

— Не-е-е, — она аж головой замотала. — Хорошо все, зажило уже. — А в глазах тоска и безнадега.

Рана и правда уже затянулась. Вообще, местные либо выздоравливают очень быстро, либо быстро ласты склеивают. Потому как генетический отбор тут почище, чем у породистых лошадей или редкопородных собак у Нас.

Только у Нас отбор этот искусственный, а Тут — из десятка рожденных младенцев до собственных детей доживает едва ли один, зато ну очень здоровый и сильный. А у нас вытягивают всех больных да квелых, и те свои болячки потомкам передают сразу вместе с таблетками, рецептами лекарств и координатами «очень хороших врачей, которые обязательно помогут».

— Ну-ка пальцами пошевели, двигаются? Хреновенько, но двигаются. (Знать бы еще, куда в плечо копье засадить, чтобы и пальцы плохо двигаться начали. Вернее, теперь знаю «куда», не знаю только, чего там при этом повредилось и как это лечить). — А рука сгибается?

Она попробовала, кой-какое движение в локте наметилось, но нормально согнуть не получилось. Тогда взял и, внимательно глядя ей в глаза, согнул руку сам. Так, от боли не морщилась, значит, вроде сгибаться ничего там не мешает, просто не получается.

М-да, а рученька-то у этой Лга’нхиевой экс-любви почище, чем у иного мужика в Моем мире. Такая не то что коня на скаку остановит, такая коня в форточку горящей избы запихает, сколько бы он копытами не упирался и не отбрыкивался. И как Осакат вообще осмелилась с такой теткой в разборки лезть? Кстати, Осакат меня точно прибьет, если я ее персональную вражину на прежние позиции верну. Или сделать ей услугу? Да, пожалуй, стоит!

— Нормально, — с безграничной уверенностью, которую не чувствовал ни на йоту, заявил я. — Все нормально с рукой будет, даже лучше, чем раньше! Я Осакат одному колдовству научу, «физиотерапия» называется. Ты теперь у своего костра только ешь и спи, а на лодке плыть к нам приходи — Осакат будет тебе руку лечить. А вечером будешь опять к своему костру возвращаться, — добавил я уже не столько для нее, сколько для всех остальных. — Может, не сразу, но все восстановится. А еще, впрочем, это я тебе потом скажу. Это тайная штука, ее только ты да Духи должны будут знать.